Юбилеи обоих Майданов — повод для того, чтобы подойти к теме исторического расхождения России и Украины, ставшего следствием исключительно — это надо подчеркнуть, нет тут никакой равной ответственности — тоталитарного выбора России. Сейчас политологи и историки рассматривают альтернативную модель взаимодействия двух государств, которая могла бы возникнуть на основе сотрудничества и взаимоуважения.

Дело нужное и поучительное, но такая модель, чтобы иметь отношение к реальности, должна исходить из принципиально иного внутреннего устройства России. Так что очередное «как могло бы быть, если» должно под «если» разуметь не другого человека во главе России, а совсем другое население, сознательно сделавшее свой выбор более десяти лет тому назад.

Напомню то, что уже не раз говорил на страницах «Дня». По-прежнему недооцененным исследователем остается сербский ученый Зоран Видоевич, обнаруживший на постсоциалистическом пространстве такое явление, как неототалитаризм. Безусловно, переходное, оставляющее нациям альтернативу.

Вывод этот был сделан им в 1997 году. Сейчас очевидно, что так называемые цветные революции стали продолжением революций бархатных, положивших конец оккупационному тоталитаризму — танковому социализму. Цветные революции явились преодолением уже собственного неототалитаризма, но в Грузии и Украине без вмешательства Москвы не обошлось. Бархатные революции прошли так гладко только потому, что СССР отстранился от европейских событий.

Десять лет назад наметилось главное противоречие в развитии Восточной Европы. Россия из неототалитарной стадии стала постепенно, шаг за шагом превращаться в тоталитарное образование, все более и более копирующее и развивающее классические образцы тоталитаризма. Формирование гражданских наций в Грузии и Украине естественным образом ориентировало их на европейскую политическую культуру, от которой все больше отдалялась Россия.

Она отказалась от исторического шанса на создание в Восточной Европе и шире — в Евразии — союза демократий, который стал бы одним из центров иудео-христианской цивилизации. Европейский выбор соседей стал рассматриваться как угроза не только несменяемой правящей элите, но и русской идентичности, тоталитарной русской цивилизации, которая позиционирует себя как антицивилизация, не имеет никаких позитивных ценностей и достижений.

Борьба вокруг Евроассоциации катализировала процессы, шедшие в России. Когда изо дня в день в СМИ стали повторяться параноидальные мантры об историческом выборе Украины меж Россией и Европой, у любого человека, знакомого с русской культурной и интеллектуальной традицией, возникало недоумение.

А как же все, что говорилось о единстве Европы и России Достоевским, Владимиром Соловьевым, Дмитрием Лихачевым и многими другими мыслителями самых разных — вот это очень важно — политических взглядов? Русский европеец не либералами выдуман, об этом Владимир Соловьев сказал. Родство с Европой признавал совсем не либеральный Достоевский. Это я к тому, что слова «либерал» и «демократ» стали бранными в официальном политическом языке современной России. Но ведь и славянофилы признавали европейскую идентичность.

Тоталитарный поворот означает не выбор какой-то из традиций или тенденций в русской мысли. Он разрушает основы русского интеллектуализма, который всегда был европейским даже в евразийском изводе, даже в чекистской версии евразийства. Что же до антиукраинской истерики, то в ее основе лежало и лежит непризнание украинцев нацией, Украина — это Unterrussland, украинский язык — Untersprache, а украинцы — недорусские. И поэтому европейский выбор Украины в России рассматривается как национальное предательство. Как попытка части русских противопоставить себя всей России.

Все это обозначилось еще в 2004 году. Десять лет потребовалось для того, чтобы Россия стала готовой к прямой агрессии, которая мне казалась вероятной уже в 2009-м. Сейчас не проверишь — можно надеяться только на будущие изыскания — но сдается мне: если бы Москва не отозвала Януковича, все равно произошла бы аннексия Крыма и возникновение Новороссии. Слишком многое говорит о глубокой и долгой подготовке этих действий.

Точно такой же вывод — о большой предварительной работе — был очевиден и десять лет тому назад, когда на трупах бесланских детей началась мародерская реформа власти. Точнее, продолжилась с большей скоростью и интенсивностью. При русской аппаратной культуре такие решения за неделю не готовятся.

Планомерно и методично в России выстраивалась новая система власти, изолировавшая ее от населения, которое полностью поддерживало такое разделение труда. Во внешней политике этапной стала мюнхенская речь Путина 2007 года, в которой сообщалось о начале новой русской экспансии.

Процессы, шедшие в Украине, ничего общего не имели с российскими, хотя частью их была конвергенция правящей элиты с элитой русской. Какова бы ни была украинская демократия, сводимая к противостоянию кланов, у нее была и остается главная, принципиальная особенность: она украинская, она национальная.

Тоталитарные тенденции в украинской политической культуре тождественны русификации, сближению — явному или неявному с русской политической культурой. И дело не в языковых проблемах, не в интересе к русской культуре. Русификация — это заимствование базовых черт русского тоталитаризма. Не столько даже культа силы, сколько, напротив, насаждение бессилия и беспринципности.

Например, отказ части украинской интеллигенции определить свое отношение к культовым фигурам русской культуры, поддержавшим захват Крыма и нападение на Украину. Или не желающим видеть этого нападения.

Сила кремлевской стратегии в неопределенности, подвешенности. Решение президента Порошенко об изоляции ДНР оказалось крайне неприятным для Кремля. Если присмотреться, во всех конфликтах, включая чеченский, он выезжал именно на неясности статусов, непрозрачности финпотоков, на общей мути и неразберихе. Потому, кстати, и тянет с продолжением войны, хотя оно следует из всей логики плана уничтожение Украины и создания Новороссии.

Рано, рано Путину сейчас возобновлять боевые действия. Он надеется на зиму, на вымораживание Украины, на отсутствие реформ, на политический кризис, на разложение армии, на расширение поддержки Кремля на западе и усиление давления на Украину, на удушение страны беженцами, экономическими и не только экономическими диверсиями, на стимулируемые массовые беспорядки. Много у него мирных средств в арсенале.

Но при этом, в отличие от своих предшественников, Путин отказался от миролюбивой риторики. Внутри страны накал милитаристской пропаганды таков, что, похоже, скоро запретят песню «Пусть всегда будет солнце» и даже сталинские хоровые песнопения о мире. Но и во внешней пропаганде нет ничего мирного.

На первый взгляд, непонятно, почему до сих пор Путин не объявил себя гарантом стабильности в Восточной Европе, а в перспективе — в Евразии. Почему это не сделано в ходе активных мероприятий среди западной прессы, общественности, политиков. Ведь само собой напрашивается. И западу облегчение: у тамошних политиков нет пока концептуальной отмазки для предательства Украины, которое уже произошло.

Объяснение у меня только одно: это противоречит всему контенту нынешнего агитпропа и всем действиям Путина, поскольку имеет конструктивные, позитивные коннотации. Вся кремлевская риторика пронизана агрессивностью и параноидальностью — НАТО окружает Россию. Путин не покупает запад миром и стабильностью, как купил его Брежнев в семидесятые. Он пугает весь мир.

И это еще одно подтверждение нелепости сопоставления Путина с Брежневым. Никакой стабильностью в наше время и не пахнет, никакого застоя не предвидится: нынешний режим весьма динамичен. А динамика, как известно, не синоним развития: она может быть и деградационной.

Говоря о России, нельзя оценивать политику формирующегося, находящегося на подъеме тоталитарного государства по критериям государства демократического. В таком случае получается полный развал и поражение там, где рост и победа. Такой победой для Путина стал отъезд из Брисбена с эффектным диктаторским жестом — пожатием руки полицейскому.

Победой было интервью немецкому телевидению, в котором Путин признал ввод войск в Крым накануне так называемого референдума. Президент России очень быстро закрепил в сознании людей принцип нового миропорядка. Это оруэлловское «все животные равны, но некоторые более равны, чем другие».

Все государства равны, но Россия более равна, чем другие государства. Другие не смеют вводить войска на территорию соседей по своей воле, а Россия смеет. И никто ей не препятствует и не пытается препятствовать. Значит, все остальные государства неполноценны по сравнению с Россией.

Последствия для населения России будут кошмарны, потому что и по отношению к нему будет осуществлен тот же принцип вседозволенности власти. И никто не сможет защитить население. Впрочем, оно само не будет защищаться. Оно дало согласие на эту вседозволенность. Все прежнее международное право, мораль, все законы самой России — труха

Даст ли население Украины согласие на такую русификацию, оставшись уже сейчас один на один с Россией, вопрос к самим украинцам.