16 сентября 2014 года депутаты Верховной Рады проголосовали за закон "Об очищении власти". Принятие этого нормативного акта стало эпохальным событием в истории законотворчества независимой Украины и открыло перед обществом невиданные доселе возможности для глобального обновления властной вертикали, избавления её от коррупционеров, взяточников, приспешников режима Януковича и окончательного искоренения советского номенклатурного наследия — одним словом, всего того, что так долго не позволяло Украине сделать свой первый уверенный шаг в глобальный мир и стать равноправным членом дружной семьи европейских народов.

Ну что, прочли? Зря. Банальщина. Хотя и на популярную тему — о люстрации. Калейдоскоп журналистских клише не столь вариативен, увы. Как ни крути, в подавляющем большинстве случаев получается передовица "Правды" образца 1970-го.

Поэтому я расскажу вам реальную историю, основанную на реальных событиях реальных жизней реальных людей. Семь лет назад я активно умирал, педантично исполняя все директивы стратегического плана тотального саморазрушения. Я был на три десятка килограммов тяжелее, запивал горсти антидепрессантов тяжёлым алкоголем, выкуривал по две пачки красного "Мальборо" в день и работал в прокуратуре одного из районов города Луганска. Именно в тот период "контора" окончательно трансформировалась в закрытое акционерное общество для напомаженных индюков с донецкой пропиской.

Оперативно скупив все руководящие посты, они использовали таких, как я, в качестве безмолвного тяглового скота, который тащил за собой прогнившую арбу украинской правоохранительной системы ради зарплаты, выслуги лет и права носить в нагрудном кармане красную прокурорскую ксиву, которая, чего уж греха таить, давала и до сих пор продолжает давать определённые преференции её обладателям. Донецкие работали много и интенсивно, но на карман.

Мы работали ещё больше и ещё интенсивнее, чтобы донецкие не отвлекались от основного занятия и вспоминали о нас как можно реже, потому что краеугольными камнями донецкого дискурса всегда являлись деньги и сила, и оба эти фактора были не на нашей стороне.

В тот период у нас сформировалась небольшая компания, куда помимо меня входили двое местных "убоповцев", Андрей и Дима, и двое местных же "прокурорских", Дима и Серёга, с которыми мы, собственно, и проводили всё служебное и большую часть личного времени, перемежая 14-часовые рабочие будни 24-часовыми выходными загулами.

Сообща мы распутывали хитросплетения конвертационных центров и финансовых пирамид, сообща приземляли бандитов и мошенников на аэродромы исправительных учреждений нашей необъятной родины, сообща выгребали взыскания за недостаточную, по донецким представлениям, напористость на работе. "Если к нам не приходят люди или приходят с пустыми руками, значит, вы не работаете", — пеняли нам "варяги".

В 2008-м, едва не слетев с катушек от передозировки ненавистью к такому руководству и едва не застрелившись из-за отвращения к самому себе, я уволился. Товарищи мои, к их чести, меня не забыли, как это принято у людей, состоящих на государственной службе: звонили, приезжали и помогали ассимилироваться на "гражданке", потому что нет никого более беспомощного и неприспособленного к обычной жизни, чем бывшие правоохранители.

Прошло шесть лет. Изменилось всё. Изменилось настолько, что я успел напрочь забыть себя прежнего. Прошлое виделось мне картиной Поллока — психоделическим абсурдом, экспрессионистской абстракцией, химерой. Начался Майдан.   

Поначалу я не воспринял его всерьёз, сочтя очередным потешным бунтом — флешмобом столичных яппи и глянцевых персонажей. Однако страшная ночь с тридцатого на первое внесла радикальные коррективы в восприятие происходящего, я включился в протест, вылетев за это с очередной работы, доставив бездну хлопот луганским комсомольцам и оказавшись на спецучёте СБУ как лицо, склонное к экстремизму и прочим перверсиям. Своих приятелей я и вовсе практически потерял из поля зрения. Звонить им я даже не пытался — не хотел радовать "майора" и подставлять парней.

Вслед за Майданом началась война. Война, которая навсегда вырвала из моей жизни огромное количество людей. Некоторые умерли в моих глазах сразу же, убежав в Россию, некоторые погибли, а некоторые…  уж лучше бы погибли. В конце июля Андрей прислал мне сообщение: "Привет, братец. Чистим Лисичанск. Слава Украине". Я, наверное, сотню раз перечитал эти шесть слов, обезумев от счастья и гордости.

Чуть позже, когда нам удалось созвониться, выяснилось, что принимать присягу "мусарне ЛНР" мой товарищ отказался, был до полусмерти избит, затем, едва став на ноги, вывез семью подальше и вернулся выполнять свою непосредственную работу — бороться с преступниками. Принимал участие в зачистках Лисичанска, Северодонецка, боевых столкновениях с русскими оккупантами и боевиками "ЛНР". Оказалось, что Дима, его коллега из УБОПа, тоже на месте — командует нашим блокпостом в одной очень неспокойной точке Луганщины.

Когда зашёл разговор о мотиве его выбора, Андрей, которому, в принципе, ничего не мешало присоединиться к банде лугандонских мародёров и начать вместе с ними грабить регион, сказал очень простую, но невероятно важную вещь: "Раньше я никогда не думал, что присяга хотя бы что-то для меня значит, я знал её наизусть, но не понимал, о чём она, а теперь понимаю".

А ещё через месяц я услышал и о "прокурорской" составляющей нашей некогда дружной компании. Серёга с Димой так и работают в прокуратуре. В прокуратуре "ЛНР". Они — враги. Такие дела.

Люстрация — это, конечно, очень важный и нужный процесс. Но человеческую совесть он всё равно не заменит. Это всё, что нужно знать о люстрации нормальному человеку.